Книга Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Как некстати! Если на крики дурехи, решившей ночью прогуляться по такому месту, сбежится стража, у кого-то из них обязательно будет святая стрела, благословленная на распознание чар. Конечно, пока они догадаются, где творится колдовство, пока обыщут гостиницу — можно три раза уйти, прихватив вещи, но ни к чему мне это, совсем ни к чему.

Я терплю, торопливо накачивая портал силой доверху, вливая в него столько, сколько он может выдержать. Грубо вылитые свечи полыхают яростно, сгорая куда быстрее, чем положено честному воску. Как бы кто-нибудь не заметил слишком яркий свет сквозь щели в ставнях. Надо было завесить окно плащом… Что-то ты сегодня неосторожен, Грель. Язычки то горят ровно, то пригибаются от неосязаемого ветра, на фитилях трещат крупинки пыли, притянутые со всей комнаты потоком силы. Капает крупными алыми горошинами кровь, сразу впитываясь в помутневший кристалл. Я терплю. Если уколоть слишком слабо, кровь остановится раньше, чем портал напьется, а это важная часть сделки с камнем. Так что я всегда стараюсь ткнуть острием туда, где под кожей виднеется тонкая голубая ниточка — так точно хватит до конца.

Наконец, заалевший хрусталь вспыхивает ровным мерцанием. В висках стучит, и этот стук отдается по всему телу, я едва слышу еще один вскрик под окном, совсем рядом. Сразу же другой голос, мужской, поминает ведьмино отродье. Вот это уже интересно…

Кристалл портала — в карман. Прижав ранку к губам, чтоб остановить кровь — не любят раны для магических дел такого же волшебного исцеления — подбираюсь к окну, приоткрываю ставни.

— Ах ты, сучка! — рявкает темнота. — Брось, а то щенку горло перережу!

Следом льется брань, скорее грязная, чем изощренная. Я почти отхожу от окна… Я в чужом городе, перед самой, может, важной работой в жизни… Но почему тот, внизу, сказал про ведьму? Добрые стамассцы не кидаются такими словами, даже перерезая кому-то горло: псы господни отучили. Назвал кого-то ведьмой или колдуном — докажи, или вместо них окажешься в подвалах Благодатной Истины… И тут мои глаза окончательно привыкают к темноте.

Она стоит в тупике, образованном гостиницей и еще двумя-тремя домами, сжимая в руке то ли палку, то ли все же что-то железное. Темная бесформенная фигура, у ног которой на присыпанной снегом мостовой корчится другая, и неяркий свет луны выхватывает рыжие лохмы упавшего паренька. Невысокая и толстенькая, как кажется отсюда, сверху, она похожа на вздыбленную кошку перед стаей бродячих псов в отчаянной попытке защитить котенка. Длинный плащ, капюшон… Трое перед нею — городские крысы, даже не псы. Пожалуй, стоит окликнуть их, пригрозить позвать стражу… Или просто для начала запустить кувшином в чью-то дурную башку… Мне-то стража нужна еще меньше, чем им, но и смотреть, как дурную парочку ночных гуляк прирежут, не хочется. И еще неизвестно, не придет ли стража по их следам… а потом все мысли об осторожности становятся неважными, потому что капюшон падает, и я вижу толстую косу, такую же рыжую в неверном лунном свете, как и волосы пытающегося подняться мальчишки.

Сердце пропускает удар, но тут же исправляется, лишь стучит быстрее. Мало ли на свете рыжих женщин? Наверное, много.

Один из ублюдков двигается вперед с уверенной наглостью заведомо сильного перед слабым, в его руке блестит широкое лезвие. Двое других чуть дальше к выходу из переулка, один из них нянчит согнутую в локте руку… Она поднимает свое глупое оружие таким же глупым отчаянным движением. И нет времени вернуться в комнату за мечом, спуститься по лестнице, выбежать на улицу… Времени больше нет ни на что, кроме одного, самого важного: увидеть — мое окно как раз между ними.

Прыжок на подоконник, толчок — мостовая бьет по ногам из-под тонкого слоя снега. Я хорошо развернулся, правильно, и приземлился мягко, благодарение невысоким домам Стамасса. Выхватить нож — одно мгновение, встать — другое. Тот, что шел первым, напарывается животом на клинок сам. С коротким хрипом оседает на мостовую, и на белое плещет черным, а в нос бьет вонь распоротых кишок. Двое других кидаются на меня молча. Одному, перехватив руку, коротким прямым выпадом втыкаю лезвие в горло, второй отлетает от удара ногой. И вправду крысы, даже не псы. Два тела истекают чернильными лужами на истоптанном снегу, третий, подвывая, вжимается в стенку. Только вот упал он неудачно: между двумя контрфорсами высокого дома, и сбежать так просто не выйдет. Искаженное лицо с открытым ртом на глазах белеет, ублюдок задыхается, ловит ртом воздух. Тот самый, у которого что-то с рукой. Ладно, это подождет…

Прежде чем повернуться назад, я глубоко вдыхаю и выдыхаю морозный ночной воздух. Оборачиваюсь… Да, это она. Рыжие волосы, чуть удивленные брови, маленький подбородок. Только похудела. И под светлыми глазами — снова не рассмотреть, какого они цвета — темные круги, а сами глаза ввалились, как у старухи. Даже под плащом видно, как заострились плечи, а живот, наоборот, раздался, отчего все тело погрузнело, оплыло книзу. И только взгляд тот же самый: тоскливая отчаянная решимость пополам со страхом.

— Вечер добрый, госпожа Бринар, — усмехаюсь я. — Неужели вам не говорили, что ночью здесь опасно?

Вместо того чтоб огрызнуться, как тогда, в часовне, она просто смотрит с таким ужасом, будто увидела умертвие. Да так и есть, кстати. Наверняка надеялась, что Охота меня догнала.

— Вы… — шепчут слишком бледные для здоровых, губы. — Вы…

— Я, — соглашаюсь коротко. — Уж простите, выжил.

Мальчишка у ее ног поднимается на одно колено, потом, шатаясь, встает. Шагает вперед, вытаскивая из руки матери обломок палки с острой железной оковкой на конце — оружие бедняков и тех же уличных крыс — прикрывает ее от меня. Щенку лет четырнадцать, но он довольно высокий, только тонкий в кости. Зато глаза злые, и руки не дрожат.

— Это ведь он, да? — звенит срывающийся юношеский голос. — Тот колдун?

— Тот самый, — негромко подтверждаю я, глядя на него в упор. — И кричать об этом на всю улицу не стоит.

— Может, стоит стражу позвать? — огрызается он, крепче перехватывая палку.

— Эрек! — вскрикивает за спиной вдова Бринара.

Вместо ответа я пожимаю плечами, подхожу к живому ублюдку. Отдышался уже… Это хорошо.

— Кто и зачем? — спрашиваю, оглядывая темные окна домов, в которых не мелькнуло даже искорки света за плотно прикрытыми ставнями. Хоть бы кто-то выглянул… Не помочь, ладно, но могли бы стражу позвать из окна. Переулок мертв: на куски здесь режь случайного прохожего — никто не отзовется. Теперь это на руку мне, и круглолицый чернявый тип, одетый чуть лучше и теплее, чем большинство уличного сброда Стамасса, отлично все понимает.

— Ты… знаешь, с кем связался? — взвизгивает он, пытаясь сохранить остатки задора.

— Знаю, — киваю я, пиная его в коленную чашечку, чувствительно, но не так, чтоб ее разбить — мне он нужен говорящий, а не воющий от боли.

Пережидаю приглушенный вопль и последующий скулеж. По давно немытому лицу текут слезы. Я склоняюсь к ублюдку, несколько мгновений смотрю в перепуганные глаза, потом повторяю: